Дмитрий Голованов
Ранним утром, 14 мая 1939 года в городок Весьегонск, который только что проснулся от ночного сна, приехали двое мужчин. Один из них был одет в кожаную куртку, на голове была фуражка со звездой, в руках кожаный портфель, наполовину расстегнутый, из которого выглядывал уголок документа. На втором был пиджак, брюки и парусиновые туфли, немного запылившиеся – дорога до Костромы была хоть и не далекой, но казалось, что его туфли, бывшие некогда чистыми и белыми, как халат дантиста, впитали в себя всю грязь и пыль московских вокзалов и железнодорожных тамбуров. Одного из них звали Егор Голдышев, другого Павел Богатков. Павел, который был в запыленных парусиновых туфлях, расстегнул ворот рубашки и за все время дороги вдохнул чистый, холодный воздух Весьегонска. «Ну, что, Егор, давненько мы тут не были, а старина?» -, Павел испытующе взглянул на своего попутчика, «вай что-ли прошвырнемся по улицам, на девчонок посмотрим, пивка попьем». Но Егор лишь недовольно посмотрел на друга, вынул из пачки сигарету и сказал:»Ты, что это, забыл зачем мы в этот город приехали, ты что забыл, зачем товарищ Сухорук послал нас в Весьегонск?».. Тут он огляделся по сторонам и наклонив голову к уху Павла сказал шепотом :»Мы приехали сюда, чтобы шлюзы открыть, ведь в этом городе в 1918 была попытка свергнуть товарища Ленина, здесь раньше купцы богатые жили – Головановы, Дмитриевы, поручики всякие.Товарищу Сталину и Стране Советов надо развивать хозяйство, строиться, а ты все о девочках и о пиве. Сейчас вот что – снимаем номера в общежитии, располагаемся, ты отдохни с дороги, почистись, я тоже отдохну чуток, а потом пойду звонить Горышеву, доложу что Голдышев и Богатков на место прибыли». И добавил:»Знай, что там, «наверху», на нас полагаются, а как честные коммунисты-ленинцы мы не можем подвести партию, НКВД и лично товарища Сталина».
Афанасий Дмитриев, потомок купцов Дмитриевых, сидел в своем доме на улице Восстания, которая раньше была Миллионной. В улицу Восстания ее переименовали в 1918 году, когда уехали за кордон хозяева последней частной пекарни, Улановы– одни говорили , что они добрались до Питера и перешли русско-финскую границу, другие утверждали, что уехали в Париж, но и первые, и вторые мало знали, так что вскоре мысли жителей города Весьегонска были заняты не сбежавшими за кордон булочниками, а тем, как достать кусок хлеба для своих семей. Вначале был НЭП, коллективизация слабо коснулась городка, а потом к середине тридцатых годов по городку стали ходить слухи, о том, что городок де мешает судоходству по Волге, да и вообще новая власть, правившая уже 22 года и повзрывавшая церкви по всей России по идее должна была взорвать и церковь в Весьегонске. Один раз пытались уже это сделать, даже привезли взрывчатку, оцепили место намеченного взрыва забором, но ночью мужики местные разобрали забор, а взрывчатку сбросили с моста в реку. Поэтому там, «наверху», самим Ежовым, было принято решение – половину города, который не сдается, спустить под воду.
Тем временем Голдышев и Богатков расположились в общежитии. Богатков прилег поспать после дороги, а Голдышев пошел звонить. По пути на телефонную станцию он прошел мимо дома, который на фоне других домов выделялся красивым убранством, стены дома были крепкие, кладка была добротная, хозяев уже не было, хотя казалось что они вышли куда-то по делу. Голдышев подошел поближе и над дверным косяком увидел медную табличку, на которой было выгравировано:» Мануфактурное дело Головановых». «Вот оно что, буржуазия недобитая, небось сидели на шее у простого крестьянина», подумал Голдышев. Он сам был с рабочих окраин Питера, в 1917 ему было 20 лет и новую власть он принял безоговорочно, уже позже, когда стали куда-то исчезать его друзья по армии, просто соседи по дому, он начал удивляться, но потом решил, что так и надо, а знакомым отвечал, если те спрашивали, слышал ли он, что забрали того-то и того-то:»И удивляться нечего! Значит так надо партии». А в 35 решил сам примкнуть к органам и подал заявку о своем желании вступить в НКВД .Там, понятное дело проверили его прошлое, но за ним не было ничего. Его друга Богаткова тоже приняли в органы, хотя и недолюбливали:»Из сельских учителей, интеллигентик». Богатков это знал, боялся панически вышестоящего начальства, боялся доносов и по ночам не спал, прислушивался к звонкам, которые раздавались на лестничной клетке. Но его пока не трогали. Внешне он был невзрачного вида, с маленьки, бегающими глазками, как у хорька, прилизанными волосиками.
Вскоре гости городка, приезд которых не вызвал у жителей ни удивления, ни подозрения уехали, а через две недели к домам, где раньше торговали мясом, хлебом, одеждой, домам, которые были повинны теперь в том, что раньше в них жили умелые и рукастые хозяева начала подступать вода
Сначала медленно, а потом быстрее и быстрее. Люди в панике начали выпрыгивать в окна, не успевая захватить с собой вещи, плавали набухшие от воды книги, лошади, матрасы от кроватей, сломанные детские игрушки. Со стороны деревни Задний Двор раздавались стоны и причитания баб. Одна из них, баба Матрена, глядя как ее белье, утварь, скудные запасы на зиму плавали в воде, стенала:»Сынки, родимые, что же вы делаете, за что вы нас топите». Она сидела на пригорке, с растрепанными волосами, и долго смотрела, как накопленное за жизнь добро исчезало под водой .
В другом доме послышался выстрел, сухой. Тут жил кузнец Емельян, которого хорошо знали и любили. Через несколько минут из двери дома выбежало двое низкорослых, пьяных парней, у одного в руке был кулек с гречкой, у другого банка с маринованными лисичками. Убили человека, ничего им не сделавшего, а теперь бежали. Вскоре начался хаос, послышался мат мужиков, вой баб, мычание коров – все эти звуки сплелись в кокофонию. А еще через неделю после этого события пришли за Богатковым. Он орал от страха и просил оставить его в живых. В последний момент, когда дуло маузера было направлено на него, Богатков не выдержал и взмолился :»Не надо, за что,я же не шпион, за что, я же служил и партии, и органам». Но лейтенант лишь ухмыльнулся и, не обращая внимания к словам приговоренного, выстрелил Богаткову в затылок. А Голдышев погиб от цинги в лагере в 51 или от ножа зэка – в лагере ходили слухи, что он спьяну рассказал, что уничтожил один город, который мешал судам ходить по Волге. Видно, что и зарезал его бывший житель этого городка, который был с ним в лагере и тоже мотал свой срок. . А потом исчезли и палачи, которым была уготована такая же участь. Время тогда такое было.
Тель-Авив. 16-17.4. 2002.
